Крик в небо – Вселенной. Книга 1. Она - Софи С./М.

7

Лето прошло, прошли и первые месяцы второго курса. На личном фронте мелькало постылое лицо – новый кавалер Толя.

Она хмурилась перед зеркалом, жевала кончики волос – дань Бруксизму:

– Одиночество вдвоём – тоже одиночество, только безнадёжное. Одиночество в клетке.

Рядом был не тот. Приклеился и не отставал. Она и не гнала. Настойчивому Толе она не могла сказать нет, несмотря на то, что его внутренний мир был далёк от близкого ей, а внешность заставляла только вздохнуть. Оказалось, не только влюблённость способна держать, но и привычка. Хорошо же знать, что у тебя есть парень, пишет тебе и ходит в гости, страшно представить, что в один момент это оборвётся. Был человек и вот ты осталась одна, никому не нужная… Проявил бы настойчивость другой, Толю она бы тут же бросила. Иногда, появлялись страстные и настойчивые, даже красивые. Только настойчивость была не та: ей хотелось, чтобы парень ухаживал за ней, а они настойчиво склоняли к сексу в первый же вечер, и тут же сдавались, получив отказ. В первый раз так не годится, гадко чувствовать себя использованной. Толя вот никуда не девался, хотя ему ничего не перепадало… Он и ухаживал: всегда делился пирожком, когда ел. Один раз подарил цветы и купил мороженое. Так ещё никто её не обхаживал – она подумывала, уж не сдаться ли ему? Если бы не его кривой нос…

Это смешно и глупо. Не такой уж юморной она была. Разбавленная бедами рутина не лучше самих бед – чего не сделаешь, когда похожие друг на друга дни тянутся унылой чередой, а впереди не маячит ни проблеска.

Изо дня в день грязно-белое небо ноября смотрело пустыми глазами на серый город, а Вероника садилась в троллейбус до университета. От общежития и обратно – один маршрут. По дороге рисовала купола и шпили. Рисовала, черпая из фантазии, в городе не было красивой архитектуры. Мрачный, грязный город, где не за что глазу зацепиться, ничуть не изменился с постсоветских времён, времён перестройки. Неухоженное, захолустное нагромождение покосившихся зданий, разбитых дорог, их разъезженная грязевая кашица и нервные водители… Провинциальная Россия без прикрас: рука реставраторов, возрождающих города, не касалась этой дыры, толика терпимости не касалась умов жителей… Это было место, где над контейнерами летают мухи, где заплёванные улицы разграничивают серые, коричневые, жёлтые с лишаями дома, типовые – все как растрескавшиеся кирпичи. И по этим улицам шли люди, тоже типовые, такие же серые, покоробленные злостью. И тогда было хорошо сказать себе: «Они – нормальные, я – ненормальная».

В целом, город делился на кварталы трёх типов: панельные советские девятиэтажки, обложенные серой или голубой плиткой, бревенчатые дома барачного типа и кирпичные четырёх-пятиэтажки (редко сталинки, но в центре были и они). Первые были лучше всех. О бревенчатых развалюхах и говорить нечего, а те, что были из красного, рассыпающегося кирпича, тоже смотрелись не так, как хотелось бы, особенно когда выпадали осадки. Мокрые, яркие, зловещие, они, будто красный флажок, символизировали экстренное торможение, опасность. Она ненавидела такие кварталы. Для неё город, сам по себе, был чудищем, что разжевало десятки таких, а потом, пресытившись, воспылало порывом внести разнообразие в меню – попробовать деликатес в виде многоэтажек. Против такого порыва выступали две трети жителей, но, не взирая на их упорство на митингах, он дал этой дыре один чистый район, где имелись пара скверов. Там было красиво, только жители были ещё злее, чем в бараках – они жаловались на отдалённость и несправедливое распределение.

На городских улицах – тоска, а четыре чужие стены ещё тоскливей. Спешить было некуда. В общежитии никто не ждал: ни любимый человек, ни любимый предмет, вроде компьютера. Интернет был непозволительной роскошью. Иллюзией общения стали живые люди – две неприятные девушки, с которыми она делила комнату, и которым дела до неё не было, пока не найдётся чем упрекнуть.

Необходимость делить угол с посторонними, смущала, вплоть до желания ночевать на лавочке в парке. Она слишком долго не умела быть девушкой. Мама – деревенская женщина, сосредоточенная лишь на том, как сэкономить и накопить, считала, что косметика и красивое бельё, как и секс, существуют для блядей. Она часто говорила и то, что косметика старит. «Они красятся – выглядят затасканными», говорила она про старшеклассниц. Этим она оправдывала то, что в жизни за собой не следила, даже антиперспирантом не пользовалась. И вот Вероника, до окончания школы проходившая в мужских трусах, что были малы двоюродному брату, чувствовала себя неловко в окружении знающих дам. После первого курса она приспособилась: Аня объяснила, как наносить косметику, и то, что её нужно не только наносить, но и смывать перед сном; ноги брить, а носки стирать каждый день; есть антиперспиранты, и люди моются не только по субботам… Новые знания помогали, но желание уединения не пропало.

Люди бывают разные и те, что жили с ней, приняв её за бесхитростную девочку, уже не хотели лишаться преимуществ. Они пытались «доминировать» самыми отвратными способами, например, принижали её на публике, видно, хотели добиться популярности. Делали они это до невозможности изощрённо: однажды она взболтнула, что осталось до конца месяца сто рублей, так они собрали весь коридор и уговорили всех скинуться на новые швабры. По сто рублей. Она отдала последние. Стоило ли? Думала, избежать унижения, но этим как раз и унизилась. Одна из них была особенно скверной девчонкой. Часто среди ночи говорила – «не храпи», а на утро жаловалась всем, что ей приходится терпеть храп. Вероника переживала, думала, и правда храпит, пока та однажды не выдала – «не храпи», когда она лежала, не могла уснуть. «Я и не храплю», сказала она. Та говорит: «Нет, храпишь». Абсурд какой-то. На что только не идут люди, чтобы поставить человека в положение обязанного им или ущербного. Вероника и не знала, что такие бывают.

В постылую жизнь приходят постылые люди. Дорогие приходят в сказках: принцы на «долго и счастливо» или друзья на «крепко и верно». В группу иностранных языков набрали десяток студентов, да и те не годились в друзья. Одни были слишком взрослыми, другие взирали свысока на девочку в чёрном, которая не вертит Айфон и не постит в соцсетях. Здесь, пришло понимание, что единственная подруга – это не «мало друзей», если она верная – это чудо. Хотелось верить, что Аня была таковой. Аня, вечно занятая подработками из вечной нехватки денег.

Мучаясь одиночеством и сторонясь соседок, Вероника всё больше скиталась. Всякий раз возвращаясь в общежитие, она брела по отдалённому замусоренному району, где процветает пьянство, вдыхала запах дождя и мечтала увидеть комнатку пустой. И вот уже не только лесопарки, но и невзрачный город стал мил. Даже эти грязные улицы с типовыми домами были уютней койко-места на скрипучей кровати с жестяной сеткой, проваливающейся до полу. Каждый день она проклинала койко-место и соседок, пока не поняла, что бывают койко-места и соседи ещё хуже.

Из-за ремонта в общежитии произошли многочисленные переселения. Не успела она распаковать вещи в одной комнате, как её отправили в другую. Кроме стола и всё той же досоветской кровати в новом жилище ничего не было, радовало отсутствие соседей, но в этом был подвох. Туда не поселили других девушек потому, что до этого скромного уголка добрался ремонт.

Вероника приходила ночевать и обнаруживала изменения: то был покрашен частями пол, то окна и стены. Из-за плохого межсезонного отопления и частого проветривания в комнате установилась нежилая температура.

– Эй, вы! – как-то крикнула она коменданту. – Почему меня нельзя поселить в тёплую комнату?

– Нет мест! – громыхнуло в ответ.

– Можно и пятой! На время!

День за днём комендант угрожала или отмахивалась, а с парой соток в кошельке думать о съёмной квартире не приходилось. Почему именно она крайняя? Почему все живут в тепле, а для неё нет мест? Потому, что за неё некому заступиться или потому, что нет денег дать взятку… Не так уж важно. Важнее то, как тишина нежилой комнаты давила её, словно удавка. Ни голоса живого, ни голоса из динамика. Обычный телевизор уберёг бы от многих слёз. Всё сошлось: одиночество, тишина, холод. Утешали лишь музыка в наушниках, бутылка пива, чистый лист бумаги и чёрный цвет одежды. Но и в этом утешении было больше трагизма, чем радости – все составляющие были полны им.

Холодными вечерами Вероника подолгу смотрела в распахнутое окно и курила дешёвые сигареты с запахом яблока. Потом, надевала два свитера, садилась на кровать и дрожала, пока усталость не заберёт из реальности в сон.

Снятся закатные воды Оки, розоватые, с золотым отливом. Ока живописнее с вершины обрывистого склона. На южных холмах завывает ветер, вороньё летит на запад, птицы взмывают у рубинового горизонта, превращаясь в галочки, словно на детском рисунке, мгла затягивает небо, поглощает землю. Летучие мыши резвятся над рекой, и там, меж листвы и мглы, где лунное море разлило серебристые сумеречные разводы, видно, как они вертятся в небе, будто запутавшиеся в потоке ветра пожухшие листья…